Дмитрий Поляков (Катин) - Дети новолуния [роман]

Ознакомительная версия.

Волкодавы и простолюдины дрались на гребне стен вместе с рабами самого низкого звания. Весь чёрный от копоти, остервеневший до озверения, в лохмотьях из драгоценной парчи, Кипчудук искал глазами монгольского хана, а когда увидел его, стоявшего возле шатра, то рукой с только что отсечёнными в бою пальцами показал ему непристойный жест, понятный без толмача.

— Жопу бы тебе натянуть, — проворчал каан, удаляясь.

— М-да-а, — тихо заметил Елюй Чу-цай, — настоящий зверь, тем более загнанный, никогда не сдаётся.

На него оглянулась Лу Ю. Она слышала. Ноздри её трепетали. На скулах пылал румянец.

Позже в своём шатре, облокотись на подушки, она шепнула задремавшему каану:

— Загнанный зверь никогда не сдаётся, мой господин. Его можно или убить, или обмануть.

Военный совет проходил в гэре каана. Нойоны полукругом уселись перед вождём, сложили на коленях руки, прикрыли глаза. Каан позволил каждому высказать своё мнение о происходящем. Они знали, что могут говорить всё, что думают. Из услышанного можно было сделать вывод, понятный и без слов: в ближайшие дни, если не чудо, город не взять; стены настолько крепкие, что вряд ли удастся пробить в них брешь; осадные башни бессмысленны — их не подвести к стенам, стоящим на возвышении; рек рядом нет, а значит, нет и плотин; природа источника, бьющего в городе, загадочна, как загадочны и условия его ликвидации; подкоп невозможен — камень; в городе есть запасы еды и какой-никакой человеческий ресурс. Насколько может затянуться вся эта катавасия, предсказать трудно.

Однорукий тёмник Жэлхэн предложил ждать.

— Чего? — грубо спросил каан. — Когда они нарожают новых бойцов?

Жэлхэн втянул голову в плечи. Однако всем было ясно, что глупо просто так терять головы монголов под стенами маловразумительной, смешной цитадели, от которой ничего не зависело. Обмен мнениями закончился.

— Утром начнём переговоры. Они выйдут. Потом мы их возьмём, — подвёл черту каан.

Нукеры молча склонили головы. По правде говоря, каждый из них давно подумывал об этом.

На заре монгольская армия выстроилась вокруг крепости. Бил сильный ветер. Гривы низкорослых коней мотались из стороны в сторону. Скуластые лица воинов, пустые и безучастные, множились до самых дальних предгорий. Из расщелины между скал сперва одиноким проблеском, но уже через минуту прямым, расширяющимся лучом проглянуло солнце, покрасив часть войска охрой. Ни одна сотня не двинулась с места.

На высоком холме в окружении ближайших нукеров замер каан. Позади возле шатра на длинном шесте болтались девять хвостов белого яка. По правую руку каана в лисьей шапке сидела Лу Ю. Её лошадь беспокоилось, и ей приходилось натягивать удила.

Оглушающая тишина накрыла долину. Лишь холодный вой ветра над перетоптанной в глину землёй.

Странно, но стены города были пусты. Оборона исчезла, хотя само по себе это ничего не значило.

Из крайнего ряда монгольской сотни выступил одинокий конник. Неспешным ходом направился к плотно замкнутым воротам крепости. Подойдя ближе, он остановился, задрал голову и огляделся. Ни души. Тогда, набрав в лёгкие воздуха, зычным голосом он прокричал:

— Храбрецы Кешекента! Это я, витязь долины, князь купцов Алишер! Вы знаете меня! Великий монгольский хан желает говорить с вами! Вы смело дрались, но настало время договариваться! Вы знаете, монголам можно верить! Пришлите ваших послов, и никто не погибнет! Вы будете жить, если забудете слово «бунт»!

Не дождавшись ответа, Алишер, когда-то за приличную плату сопровождавший караваны в здешних краях, повернул коня и, сбиваясь на бег, быстро вернулся назад.

Солнце залило долину свежим утренним светом.

Пауза затянулась, и Субэдей намеревался уже вновь послать Алишера к бунтовщикам, чтобы повторить предложение, когда произошло нечто неожиданное. Сперва послышались мужские голоса, много мужских голосов, которые слаженно тянули одну бесконечно повторяющуюся скорбную интонацию. Спустя некоторое время в разных местах крепости среди остывших руин стали появляться люди. Страшно измождённые, в крови и саже, они подходили к краю стены и, постояв секунду, безмолвно падали вниз. На смену им поднимались новые и также бросались в бездну. Это были мужчины, крепкие, полные сил. Женщины с детьми на руках, старухи, опирающиеся на локти своих сыновей. Это были старики с клюками и подростки, муллы и наложницы, тюремщики и евнухи, кузнецы и поэты, беи с мальчиками и попрошайки. Ветер отчаянно рвал на них одежды, путал волосы. Постояв на краю, они безропотно делали шаг вперёд. Многие плакали, но никто не рыдал в голос. Потом смолкли и поющие голоса мужчин, поскольку муэдзины последовали за остальными. Раздавались лишь стоны тех, кому не посчастливилось разбиться насмерть.

Последним на стену выполз Кипчудук. Грузный, страшный, с растрёпанной синей бородой, он задержался дольше других; с трудом, опираясь на саблю, поднялся на ноги и жадным взором обвёл ряды монгольских всадников. Сперва он бросил саблю, и она мягко упала на тела его дочерей, потом прыгнул сам.

Монголы равнодушно наблюдали. Им было всё равно. Прошло время, прежде чем они неспешно со всех сторон двинулись к крепости, ворота которой так и остались заперты изнутри.

— А что, этот твой Будда богатый был человек?

С луком за спиной и притороченным к седлу колчаном, каан вместе с Лу Ю ехал по широкому полю, полному высокой, до самого колена коня, ярко-зелёной травой. Ветер загребал её пятернёй то в одну сторону, то в другую.

— Он был принц. Конечно, богатый. У него был дворец, слуги.

— Получается, ваш бог — просто хан.

— Нет, он бросил свой дворец, потому что увидел бедность, болезни, смерть. И сам сделался нищим. Сам, понимаешь?

— Ради чего это? Вот если я брошу всё и стану нищим, что будет?

— Нет, главное не в этом. Он был принцем, нищим, а стал Буддой. Этого мало, что-то изменить в своей жизни. То есть снаружи. А он высвободился из себя. Ну как это? Переместился. Обрёл нирвану… Я не знаю, как сказать.

— У нас есть такие шаманы. Смотришь — вроде он. А так, говорит, Небо видел, с духами разговаривал.

— Ну, как сказать… Просветление. Когда свет — в самом тебе. И смерти нет.

— Как это нет?

— Смерти нет. Потому что ты знаешь… владеешь собой. Ты переходишь из одного тела в другое, из одного состояния — в другое. И так вечно. Тело — не важно. Как одежда.

— Смотря куда, — усмехнулся старик. — Если в приличного человека переходишь, богатого, сильного, тогда, конечно, хорошо. А если в раба, тогда как?

— Ему не важно. Ничто не сравнится с нирваной. Земная жизнь — лишь отблеск того, что скрыто в каждом человеке.

— Значит, Будда просто задумался.

— Не знаю… Может быть, так.

— Разве можно поклоняться человеку, который просто задумался?

— Он познал правду, — помолчав, ответила женщина.

— Э-э, что правда, — скривился старик. — Я тоже знаю правду. И ты знаешь правду. Зверь тоже правду знает. Что с того? И куда ни кинь, правда — всегда в силе.

Каан остановил коня, замер, втянул в себя воздух, осторожно снял лук с плеч и заправил стрелу. Он словно впивался в окружающее пространство, словно старался слиться с ним. Через мгновение из травы выпорхнул рябчик. В ту же секунду стрела каана сбила его. Они подвели коней к трепещущему пёстрому комку.

— Вот видишь, — сказал старик мрачно. — Лучше хорошо знать это, — он обвёл рукой поле, — чем это, — и постучал себя по груди. — Во всяком случае, будешь сыт.

— Зажарим?

Он брезгливо поморщился:

— Э-э-э, птицу есть, что это?

Уйдя пониже, в подбрюшье гор, каан задумал охоту (дело почти священное для монгола), приготовление к которой мало чем отличались от военной операции. Решено было широким охватом взять холмистую долину, покрытую редкими лесами и выступающими ни с того ни с сего коронами скал. Целый тумен рассредоточился по огромной территории, чтобы скоординированными действиями загонщиков и ловчих вывести на открытое поле всю живность, обитавшую в здешних краях.

Как ни странно, но каан почему-то не испытывал ожидаемого азарта от охотничьих хлопот. А ведь именно эта забава всю жизнь доставляла ему самую сладкую радость. Что-то мучило его, точило, словно угроза, о которой знаешь, что она обязательно где-то есть, но которую не можешь не то что обнаружить, но даже понять, откуда она возникнет. Тонкий нюх хищника томился предчувствием утраты.

Кешекент не оставил в нём никакого следа. Он даже не распорядился сровнять его с землёй. Однако запах живой крови возбудил. И оттого страстное желание вернуться наконец назад в степь столкнулось с безотчётной жаждой битвы. Он то рассылал во все концы требования отчёта о состоянии дел, а получив, не мог вспомнить, с чего это; то погружался в охотничью лихорадку и загонял коней насмерть; то дни напролёт лежал в юрте, уткнувшись в одну точку перед собой; то учинял расправу, казнил и миловал, вёл отряды карателей по одному лишь намёку на смуту; то спал. Он мёрз и изнывал от жары одновременно. Ему как-то неможилось, и однажды, наблюдая с высокой скалы за манёврами загонщиков, он между прочим сказал сидящей сзади Лу Ю:

Ознакомительная версия.